— Я действовал в соответствии с намеченной программой: она связана с изменением веса РАН в обществе, усилением ее влияния на принятие государственных решений. В этих направлениях достаточно много сделано.

— Что именно?

— Первое, что изменилось — это отношение к экспертизе Российской академии наук. Она стала обязательной.Теперь, если мы даем заключение, а оно игнорируется, то продолжение исследований, которые РАН посчитала неперспективными, уже является предметом разбирательства — в том числе со стороны Счетной палаты.

Раньше мы давали заключения, которые просто принимались к сведению, — причем кем-то принимались, а кем-то — нет. Сейчас к экспертизе РАН очень серьезно относятся абсолютно все.

— Это мы заметили. Мы иногда слышим — тот или иной проект «зарубили» эксперты РАН. А можно ли подать жалобу, если ученый считает, что его заявка недооценена?

— Можно. У нас есть утвержденная процедура принятия решений по экспертизе. Сначала высказывают свое мнение отделения РАН по областям науки в лице академика-секретаря, затем профильный вице-президент. Кроме того, у нас есть экспертный совет. Если кто-то не согласен с нашей оценкой, — совет рассматривает его возражения. Если разногласия не удалось снять на этом этапе, то мы можем вынести этот вопрос на заседание Президиума РАН. Однако до этого еще ни разу не доходило.

— А вообще есть жалобщики?

— Очень мало. Потому что в отказе пишется обоснование, и ученые его видят. У нас более пяти с половиной тысяч экспертов, их имена держатся в тайне для подающих заявки на гранты и проекты. Однако для экспертного совета эти эксперты тайными не являются и несут ответственность за обоснованность своего решения. Они знают, что мнение о них в научном сообществе может быть испорчено из-за необоснованного решения. Мы очень ответственно относимся к экспертизе.

Геннадий Красников. Из личного архива

— Получается, у вас в руках деньги на всю фундаментальную науку?

— Да, мы определяем направления финансирования фундаментальной науки. Кроме того, мы проводим экспертизу по важным государственным проектам, например, по дорожным картам высокотехнологичных направлений — это в том числе искусственный интеллект, квантовые коммуникации, современные и перспективные сети мобильной связи, водородная энергетика, перспективные космические системы и сервисы и другие. Национальные проекты технологического лидерства — их двадцать сегодня — тоже проходят через Академию. Причем РАН сейчас анализирует не только начальный этап работы, то есть заявки, но и отчеты по выполненным работам. Поэтому количество экспертиз резко выросло. Сейчас мы делаем примерно 75 тысяч экспертиз в год. Это очень много.

— Вы говорите, что анализируете отчеты. А как часто вы даете отрицательные заключения?

— В прошлом году мы дали отрицательные заключения на выполненные работы почти на 2,5 миллиарда рублей по фундаментальным и поисковым исследованиям. То есть мы не приняли эти отчеты.

— Это означает, что 2,5 миллиарда зря были потрачены?

— Необязательно. Отчеты могут быть не приняты по разным причинам. Это может быть плохо написанный отчет, может быть плохо выполнена сама исследовательская работа. Допустим, люди брали на себя определенное обязательство исследовать вопрос, но исследовали его недостаточно.

— Судебных дел у вас нет?

— Нет, и мы думаем, что не будет, потому что мы обычно решаем все возникшие проблемы на экспертном совете. Но и это редкость. Повторюсь, что даже до Президиума ни один вопрос пока не доходил.

— Если понимать экспертизу шире, то сюда входит и Высшая аттестационная комиссия (ВАК), которая присваивает звания кандидатов и докторов наук. Как с ней обстоят дела?

— Она тоже сегодня перешла под эгиду Российской академии наук. Председателем ВАК в июне назначен вице-президент РАН, академик Владислав Панченко, и сейчас будет внесено изменение в закон о том, что председателем ВАК всегда должен быть один из вице-президентов Российской академии наук. Теперь предстоит большая работа по усилению роли РАН в работе комиссии.

— А что вы думаете о работе «Диссернета»?

— «Диссернет» — это одна из общественных организаций, их много. В соответствии с российским законодательством научно-квалификационные работы публикуются открыто. И это правильно: основные научные результаты должны быть открыто доложены и обсуждены. Поэтому все работы, которые выносят на защиту, могут быть прочитаны кем угодно, и любая общественная организация, в том числе любой ученый, может написать и официально высказать свои претензии к той или иной работе. С этой точки зрения «Диссернет», как одна из общественных организаций, делает свое дело.

— Насколько я знаю, РАН довольно долго осуществляла экспертизу учебников. Но почему-то с 2018 года она перестала это делать. Сейчас это право возвращено РАН?

— Да, в августе президент РФ Владимир Владимирович Путин подписал закон об обязательном участии Академии наук в экспертизе учебников и электронных пособий для школ. Теперь это очень важная для нас задача.

Вид на здание президиума Российской академии наук (РАН) на Ленинском проспекте. Сергей Гунеев/РИА Новости

Когда встал вопрос о технологической независимости страны — мы увидели колоссальный дефицит молодых специалистов технического профиля. Мы видим, что количество сдающих ЕГЭ по физике и математике упало больше чем вдвое за последние годы.Мало и тех, кто сдает ЕГЭ по химии, биологии. И качество подготовки школьников тоже упало.

Как сказал в свое время президент США Джон Кеннеди, когда Америка была в шоке от того, что СССР запустил Юрия Гагарина в космос: «США проиграли космическую гонку еще за школьной скамьей». Сегодня мы очень четко понимаем важность качественного школьного образования.

Мы специально проводили заседание Президиума, где комплексно разобрали момент усвоения материала школьниками, в том числе обсудили состояние их здоровья. И мы увидели серьезную проблему, которая связана и с преподаванием предметов, и с контентом учебников. К современным учебникам у нас было много вопросов.

— Какие именно вопросы у РАН к учебникам?

— Мы отмечаем, что у нас многие учебники несбалансированы. В частности потому, что наука и техника сегодня развиваются очень быстро, и мы видим, что некоторые авторы хотят сразу же всю эту информацию передать школьникам. Но здесь надо быть очень внимательными — необходимо сначала давать детям основы, помогать им понять принципы, а потом уже переходить к современным технологиям.

Вот у нас в школах есть так называемые «кванториумы». Я туда приезжаю, и мне показывают, как дети разного возраста проектируют роботов. Я задаю вопрос ученикам старших классов: «Вот у тебя робот едет до препятствия и останавливается. Каким способом он измеряет расстояние?» Он не может на это ответить, на этом его знания в робототехнике заканчиваются. То есть, как ребенок собирает этого робота? Как Lego, из разных блоков.

Школа же должна давать хорошее образование, объяснять, как телевизор работает, почему небо синее, а закат красный. Так всегда в традиционной школе и было. Сейчас школьники вроде активно занимаются той же робототехникой, а понимания того, какие процессы лежат в основе движения робота, у них нет.

— Вы сказали, что, прежде всего, за эти два года смогли изменить отношение к экспертизе. Что еще было сделано?

— Второе очень важное направление, которое мы развиваем, — это научно-методическое руководство исследованиями. Если раньше оно заключалось в том, что мы раз в пять лет рекомендовали на выборах кандидатуру на должность директоров научных организаций, то сейчас все по-другому. Мы гораздо активнее участвуем в решении кадровых вопросов. И не только рекомендуем директора, но и потом ведем мониторинг его работы. Раз в 2-3 года будем направлять комиссии, чтобы смотреть, что происходит в институтах, каких результатов они достигли, какая у них приборная база, научные школы, как именно осуществляется научное руководство институтом. Зачастую раньше ученые просто отчитывались научными публикациями, и если к ним замечаний не было, то вроде бы и результата они достигли. Сейчас ситуация изменилась.

— А теперь важно, чтобы достигнут был тот результат, который нужен государству?

— Да, и кроме того, нужно аккуратно распределить наших ученых по направлениям, потому что фундаментальные исследования должны вестись широким фронтом, так как велика вероятность случайных прорывов. Многие фундаментальные открытия были совершены случайно, и мы не знаем, на каком направлении этот прорыв может произойти.

— Поэтому нам нужны специалисты по всем направлениям?

— Да. Даже если прорыв произойдет не у нас в стране, то в России должны быть специалисты, готовые подхватить тему. В частности поэтому мы сейчас внимательно смотрим, какими направлениями научных исследований занимается каждый институт, в том числе — соответствуют ли они названию, профилю института. На определенном этапе многие институты отошли от своего первоначального научного профиля, стали заниматься модными темами. В результате сложилась ситуация, когда многие направления научных исследований оказались неохваченными.

— Но ведь «модные темы» породили параллельные исследования, которые уже давно идут в некоторых институтах. Как будете выбирать, кому оставить это направление, а кого перевести на другое?

— Будем оставлять тех, кто считается лучшим. Кроме того, мы вводим понятие востребованных научных исследований. Допустим, кому-то нужна новая математическая модель, а кому-то — уникальный научный прибор. Если какое-то российское ведомство или высокотехнологичная компания говорит, что им нужны те или иные фундаментальные исследования и они готовы дальше профинансировать уже ОКР, то мы считаем это исследование востребованным.

— В прошлом году в РАН была запущена программа «Фундаментальные и поисковые исследования в интересах обороны и безопасности страны». Это так называемая Шестая подпрограмма, ее не было уже много лет. Я понимаю, что все исследования по ней закрыты, но может быть можно что-то рассказать?

— Она наконец-то стартовала в прошлом году в соответствии с постановлением правительства России, и у нас уже есть хороший результат. Эта программа была очень грамотно построена. Там изначально было заложено такое понятие, как квалифицированный заказчик — в лице генеральных конструкторов и генеральных технологов, утвержденных председателем Военно-промышленной комиссии Владимиром Владимировичем Путиным.

— То есть дело там пошло?

— Дело пошло.

— Так как вы являетесь руководителем приоритетного технологического направления по электронным технологиям Российской Федерации, несколько вопросов по микроэлектронике. В «Сириусе» только что завершился форум «Микроэлектроника». Там были представлены какие-то прорывные российские разработки?

— Да, например, ФИАН имени П.Н.Лебедева Российской академии наук представил прототип 50-кубитного компьютера на ионной платформе, его осмотрел председатель правительства России Михаил Мишустин. Были и многие другие новинки.

— Еще один вопрос касается российских процессоров. С некоторого времени нам стало негде их производить. Ищутся ли выходы из этого тупика?

— Девяностонанометровый двухъядерный «Эльбрус» производится на «Микроне». Конечно, когда-то была возможность производить их за рубежом и по 14-нанометровой топологии, и ниже, но сегодня с этим сложнее. Когда ситуация изменилась, мы внимательно посмотрели, будет ли нам достаточно 90-нанометровой топологии, и поняли, что пока этого хватает. Вместе с тем в России сейчас ведутся большие работы по созданию новых возможностей производства по более низкой топологии.

— «Эльбрус» — хороший процессор?

— Конечно. Особенно когда он не использует побитовую компиляцию, которая сдерживает его возможности. У него очень хорошая архитектура, традиционная, его делали специалисты советской школы. И весь вопрос в софте. Для спецприменения все программы написаны на кодах «Эльбруса», поэтому он работает очень эффективно.

— На каком уровне, по сравнению с мировыми, находятся российские разработки по квантовой связи?

— На мировом. Просто в квантовой связи есть несколько возможностей передачи информации — например, по оптоволокну — и здесь мы находимся на мировом уровне по многим показателям, а есть передача информации через космические спутники. В этом направлении Китай на сегодняшний день является мировым лидером, но мы сейчас ведем большую работу по сокращению отставания с ним.

— Еще один вопрос про элементную базу для спутников российского производства. Там нужны особые интегральные микросхемы, устойчивые к факторам космического воздействия. В Советском Союзе эта база существовала, а потом на российские спутники стали ставить все подряд. Как сейчас обстоят дела?

— Действительно, на некотором этапе в спутники стали ставить микросхемы иностранного производства, количество типономиналов которых доходило до тридцати тысяч. Нужна была жесткая унификация, причем не только на уровне интегральных микросхем, но и на уровне космической аппаратуры. Работа по унификации была начата уже больше 6 лет назад, и вот сейчас у нас уже появились свои отечественные спутники на полной отечественной элементной базе — например, глонассовские. Но в этом направлении предстоит еще много работы.

— Что планируете реализовать в ближайшем будущем?

— Предстоит большая работа по адаптации РАН к тем вызовам, которые сегодня стоят перед нашей страной и, соответственно, перед наукой. Многое предстоит сделать по укреплению научно-технологического суверенитета нашей страны, и участию РАН в решении этих задач будет посвящено предстоящее общее собрание, запланированное на первую половину декабря этого года.